Неудобный «деревенщик»

Летом 1979 года лауреат Государственной премии секретарь Союза писателей СССР Федор Абрамов приехал на Соловки. Это была не первая его поездка, он давно интересовался историей островов, уже несколько лет собирал материал для своей главной книги, которую задумал давно, понимая, что ее едва ли удастся опубликовать, несмотря на звания и известность. Встречался по всему русскому Северу с сотнями самых разных людей – тех, кто помнил революцию и репрессии, чудом спасся или, напротив, участвовал сам, записывал сохраненные в памяти земляков истории… Заносил записи в дневник, который вел несколько десятилетий. Заносил горькие раздумья о судьбе страны, о человеческой природе, о смысле истории и смысле литературы. о личном выборе и его цене… В июле 1979-го он встретился с молодым фотографом из подмосковной Электростали Юрием Бродским, который тоже собирал осколки истории – фотографировал руины монастырских зданий, кельи, ставшие расстрельными камерами, старался найти следы тех, кто оставил на стенах знаки, записывал свидетельства. Бродский уже показывал Соловки – своего рода экскурсии в прошлое – писателям: Александру Солженицыну, Андрею Битову, Ефиму Эткинду, другим. Абрамов попросил показать ему все, что Бродский знал сам. И дал поручение: собрать о Соловках и тех, кто тут был, умер или выжил, все, что можно узнать, во всем Советском Союзе. И Бродский начал работать. Его книги, в том числе ставшая уже раритетом, последняя «Соловки. Лабиринт преображений» – результат длительного труда, которому дала импульс встреча в июле 1979 года. И страшные открытия в Сандормохе, куда на расстрел свозили в том числе из Соловков, – тоже опосредованный результат этой встречи. И не только.Этот небольшой сюжет – один из многих, которые указывают на непосредственную связь Абрамова, не заставшего перестройки и всех последующих лет, с происходящим сегодня.

«Чистую книгу», главный труд жизни, он не успел завершить, только через много лет главы ее были опубликованы. Поздние рассказы последних лет, дневники, записные книжки – все это вышло в свет уже после смерти благодаря титанической работе и упорству вдовы писателя, Людмилы Владимировны Крутиковой-Абрамовой. Эти публикации дополняют противоречивую картину литературной жизни последних советских лет. Равно как автобиографические книги самой Людмилы Владимировны и масштабный проект – «Летопись жизни и творчества Федора Абрамова. 1920–1983», составитель Геннадий Мартынов, предисловие Александра Тимофеева, комментарии Мартынова и Тимофеева. На сегодняшний момент вышли три тома. «Летопись» – работа над которой начиналась при непосредственном участии вдовы писателя, бесспорно, заслуживает отдельного разговора, в ней не только зафиксированы и сопровождены подробными комментариями материалы грандиозного абрамовского архива – здесь во всех противоречиях и тысяче проявлений возникает недавняя история литературы и история страны. Читая «Летопись», трудно не вспомнить недавно вышедший в НЛО двухтомник историка Петра Дружинина о двух «делах Азадовских», отца и сына, тем более что имя Абрамова присутствует в первом томе. Сам факт появления таких исследований – очень важный знак, приближение к пониманию сути событий, логики развития истории и поведения ее участников. Федор Абрамов, бесспорно, был одним из тех, кто оставил в ушедшей и порядком позабытой литературной эпохе яркий след.

Жизнь и творческая биография писателя предстают в этих изданиях в контексте эпохи, во множестве деталей, высвечивающих основную тему – взаимоотношения личности и системы, необходимость личного выбора и цена такого выбора. Необходимость сказать правду, какой бы горькой и даже безжалостной она ни была.

Федор Абрамов, чье имя с трудом припоминают сегодня студенты филологических факультетов, перебирая в памяти советских писателей застойной поры, продолжает звучать вполне актуально. Более того, многое из написанного им в формах прозы или публицистики как будто отзывается в самых острых современных спорах.

Биография Федора Абрамова хорошо известна. Родился в многодетной крестьянской семье в одном из самых глухих уголков Архангельской области, где не каждый год вызревал урожай, был последним ребенком, рано остался без отца, в пять лет уже работал в семейной артели, с отличием окончил сельскую школу, поступил на филфак ЛГУ, оттуда на фронт, лежал, будучи раненным, в блокадном госпитале, вернулся в университет после фронта, преподавал, подвергался критике после публикации статьи «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» в «Новом мире» Твардовского, после первого романа, встреченного благосклонно, опубликовал повесть «Вокруг да около» с критикой колхозов, ушел из университета, новые романы о деревне удостоены премии, открытое письмо землякам с упреками в пассивности и лени в 1979 году вызвало критику не власти, но коллег-писателей и интеллигенции, выступления на съезде писателей и в студии Останкино с связи с 60-летним юбилеем подвергались цензуре… Цензурировались постановки спектаклей «Деревянные кони» на Таганке у Любимова и «Братья и сестры» у Додина. Новая постановка у Додина, к 70-летию Победы, заставила вспомнить годы застоя – в Петербург ехали смотреть спектакль, в котором играли двадцатилетние, и в зале большинство – молодые люди… И так же, как 50 лет назад, «патриотические» критики пеняли постановщику (уже не автору), что слишком сгущены краски, слишком трагична жизнь послевоенных крестьян, нет места энтузиазму и подвигу восстановления страны после Великой Победы… Ура-патриоты давно стремятся провозгласить Абрамова знаменем национального возрождения, защитником патриархальной старины, русофилом-антизападником. Что не только не верно, но противоречит вообще его гражданской позиции и поэтике, восходящей не к натурфилософско-романтической утопии о «ладе» и утраченной гармонии, но к жесткой реалистической традиции, граничащей с аввакумовским обличением и призывом к активному действию. «Надо быть не правдоискателем, но правдоустроителем» – эти строки из дневника вполне отражают основное направление его творчества, в котором литература и публицистика были неразделимы.

Последние издания проливают свет на те страницы биографии писателя, которые не были отражены в «парадных» справочниках советских лет – служба в Смерше после ранения и эвакуации по «дороге жизни» и участие в кампании борьбы с космополитизмом в Ленинградском университете в 1949 году, о которой он впоследствии горько сожалел. Но не только. Мало кто знает о том, что вскоре после возвращения Константина Азадовского, сына жертвы травли 1949 года Марка Азадовского, из лагеря по сфабрикованному КГБ обвинению Абрамов предложил опальному филологу работать своим секретарем. Через десять лет, уже в 1990-х, о деле Азадовского Юрий Щекочихин опубликовал серию статей в «Литературке», в результате Азадовский был оправдан, дело имело огромный резонанс. Но в 1983 году от него шарахались все благонамеренные писатели. Поработать не успели, Абрамов вскоре скоропостижно умер.

Не опубликованная при жизни повесть о Смерше «Кто он?» увидела свет через много лет. Это история простого парня, попавшего волею судьбы в наводящее ужас подразделение, о том, как буднично принимаются решения, от которых зависит жизнь других, как удается спасти невиновного, пусть и рискуя. О неотвратимости личного выбора, о его значении в истории личной и истории страны. Эта тема станет основной в «Чистой книге» о революции, расколе, судьбе русского Севера и судьбе страны.

Краткий отрывок в дневниковых записях 3 декабря 1978 года (Абрамов вел их долгие годы, не пропуская порой ни дня) называется «Молитва о прощении»:

«Надо было просить прощения, каяться на всю страну: простите нас, если сможете. Строили, создавали армию, во всем отказывали себе, детям, надеялись на нее, а подошла черная година – что сделали? Предали, обманули вас, бросили на растерзание врагу. На голод, на муки, на смерть.

О, сколько погибло, сколько умерло людей зазря, по нашей вине. А сколько искалечено, переломано судеб…

А мы вместо покаяния обрушили на вас новые беды, повергли вас новым мукам.

Да есть ли имя тому, что мы сделали с вами?»

И далее: «Как жить? С ощущением последнего дня и с ощущением вечности».

Тема необходимости покаяния – постоянная в творчестве Абрамова, наряду с темой необходимости видеть и говорить правду, какой бы горькой она ни была.

Первая заметная публикация молодого филолога – статья «Люди колхозной деревни в послевоенной литературе» в «Новом мире» Твардовского (1954) – подвергла уничтожающей критике «лакировочные» романы лауреатов Сталинских премий о счастливой жизни советских крестьян. Вместе с другими выступлениями журнала она стала предметом форменной расправы, автора вынудили покаяться под угрозой увольнения из университета. В 1956 году был закончен и в 1958-м в «Неве» был опубликован первый роман «Братья и сестры» о жизни военной деревни, роман получил хорошие отзывы. Начиналась «оттепель». А в 1963 году в журнале «Нева» появилась очерковая повесть «Вокруг да около», в которой подвергались критике весь колхозный уклад, бесправие колхозников (не имеющих паспортов и возможности решать свою судьбу) и бездарное партийное руководство сельским хозяйством. Ленинградский горком КПСС выпустил постановление об искажении колхозной жизни, редактора журнала уволили. Повесть имела огромный успех, ее заметили зарубежные филологи, сравнивали с «Одним днем Ивана Денисовича» Солженицына, писали, что жизнь колхозника в СССР мало чем отличалась от жизни зэка, перевели на иностранные языки… Вскоре все положительные отклики были изъяты из редакционных портфелей, автор подвергся не только разгрому в советской прессе, но и осуждению земляков. По заданию архангельских партийных органов в газете «Северная правда» и впоследствии в «Известиях» появилось открытое письмо жителей Верколы «К чему зовешь нас, земляк?» с резкой отповедью. Писали люди, знавшие его в детстве, те, кому он старался помочь. В 1988 году, работая над диссертацией о публицистике Абрамова, я ездила в Верколу, встречалась с теми, кто подписывал письмо, и немногими, кто его все же не подписал, слушала о том, как приезжали из района, как все происходило… Сегодня никого из этих людей нет уже в живых. Несколько лет Абрамов не приезжал на родину. Вынужден был оставить кафедру, кормила жена – доцент. Писал второй роман. Все публикации сопровождались отчаянной борьбой с цензурой.

Славу принесли тетралогия о Пряслиных («Две зимы и три дета», 1968, «Пути-перепутья», 1975, за которые присуждена Государственная премия), повести «Безотцовщина» (1961), «Пелагея» (1969) «Алька» (1972), «Деревянные кони» (1970), постановка на Таганке стала легендой, Абрамов стал одним из лидеров «деревенской прозы», открывающих мир уходящей крестьянской Атлантиды. Восхищаясь мужеством и величием духа его героев и героинь (женщины Абрамова – это яркие личности, не столько носительницы «родового начала», но символические фигуры, как у некоторых авторов), он одновременно говорил о деструктивном начале народной пассивности, о важности преодоления рабского инстинкта в народе, который считал причиной многих бед.

«Народ – жертва зла, – писал он в дневнике. – Но он и источник, и питательная почва зла». Эти слова из опубликованных уже после смерти писателя дневниковых записей вызвали шквал критики, обвинения вдовы и либеральных литературоведов в искажении образа писателя-«деревенщика». Но присмотримся к художественным текстам, в них рядом с Лизой Пряслиной – Егорша, рядом с героем Мысовским – жестокий сборщик трудодней, и тупой следователь, и приспособленец… Народ – он разный, это не единое безликое тело, это совокупность личностей – вот главный тезис Абрамова – писателя и публициста. И личный выбор каждого определяет многое.

Не сомневаюсь, будь его тексты опубликованы сегодня, его бы назвали очернителем, русофобом и бог знает кем еще.

Из письма Оклянскому 30 марта 1980: «Я считаю, что в наших мерзостях немалая заслуга и нашего великого народа. И потому я всю жизнь кричу: встань на ноги! Оглянись кругом. Не давай всякой сволочи ездить на себе. А еще я взываю – к активности, к активности! Никто не поможет народу, если он сам не поможет себе. Всякие реформы (а в них, как в воздухе, нуждается страна) возможны только при одном условии – при условии решительного преодоления в низах заскорузлой, застарелой русской болезни – пассивности».

Один из наиболее дорогих писателю рассказов, так и не опубликованный при жизни, – «Старухи». Писатель приезжает на родину. Приходит в гости к землячкам, которые рассказывают о страшной жизни в послевоенные годы, о том, что пенсию (наконец! ) им назначили мизерную, на которую не продержаться, а дети уехали. И когда писатель готов поддержать их просьбу увеличить пенсию, одна за другой собеседницы смотрят на портрет Сталина на стене и отказываются писать заявление. И вождь с репродукции как будто подмигивает: «надо знать свой народ, товарищ писатель»…

В 1979 году Абрамов написал открытое письмо землякам в «Пинежской правде», потом перепечатанное в «Правде» с изменениями без ведома автора «Чем живем-кормимся», в котором обвинял сограждан в пассивности, отсутствии желания изменить жизнь, взять ответственность за происходящее в селе – и в стране – на себя. Это письмо вызвало резкое непонимание уже коллег-писателей, которые обвиняли Абрамова в презрении к унижаемому властью народу. Публикация имела долгую предысторию, до этого писатель много ездил по России, выпустил серию очерков («Пашня живая мертвая» и другие) о состоянии экономики села, культуры в глубинке. Мысль о необходимости гражданской активности сопровождала Абрамова все последние годы.

22 января 1974 года: «Прогресс страны определяется тем, насколько втянута в работу голова массового человека. В отсталой стране у подавляющего большинства используются только руки, в голова в бессрочном отпуску. Это положение, между прочим, до сих пор сохраняется в России».

7 ноября 1980 года: «Пассивность и равнодушие. Десятилетиями насаждались в народе. Не смей думать, живи по приказу… Сегодня пассивность и равнодушие стали национальным бедствием, угрозой существования страны…

Пока народ не возьмется за свои дела – ничего не будет… Ничего не поможет народу нашему, если не поможет он себе сам. А помощь одна – покончить с безразличием и окаменелостью, покончить с гражданской спячкой».

В пережившем эпохи споре западников и славянофилов, который разгорелся с новой силой в конце 1970 – начале 1980-х, он предлагал неожиданное решение, по сути – конвергенцию. 18 марта 1974 он пишет: «Вся история России XIX века – это искание путей справедливого устройства народной жизни. Одни (славянофилы, Достоевский, Толстой) все упования свои возлагали на духовное, нравственное обновление человека.

Другие (разночинцы, марксисты) – на социальное возрождение. Задача – воссоединить эти два пути в единое целое. Ибо, игнорируя человека, его нравственную природу, нельзя что-либо сделать путное, как нельзя достигнуть результатов и противоположным путем. Одно дополнить другим. То и другое решать одновременно».

28 октября 1975 года: «Задача – объединить всех русских под знамена демократизма, человечности и братства. Утопия? Может быть, и утопия. Но утопия прекрасная… Писатель должен быть провозвестником идеалов, пусть даже недостижимых, но прекрасных, достаточно широких, которые объединяют все человечество… Воруют, грабят. Разворовывают страну, а гражданам страны не смей и слова сказать.

О, русское мифологическое долготерпение! Всю жизнь я воевал против тебя (писатель Федор Абрамов – это прежде всего восстание против русского долготерпения!), а чего добился, что ждет Россию? Где в России силы, способные к пониманию (не к действию), того, что происходит в стране? Единицы».

Миссию писателя Абрамов понимал совершенно идеалистически: «Одна из главных задач писателя – поддерживать в духовной форме свой народ. Писать – значит творить добро. Главная и, может быть, единственная моя цель как писателя – увеличивать добро на земле». И далее – заметим, то писал коммунист, государственник, не воцерковленный человек, хотя глубоко интересующийся историей православия и историей раскола: «Искусство – это молитва. Да, такого искусства я хочу. И в таком искусстве нуждается сейчас наш донельзя оболваненный человек». Интересовался работой Римского клуба, волновался состоянием окружающей среды, считал необходимым сокращение потребления…

Столетие писателя отмечается довольно скромно. Три года до юбилея не дожила вдова, исследователь творчества Бунина, соратница, друг, открывшая нам неизвестного Абрамова, тридцать с лишним лет посвятившая сохранению его памяти и наследия. Торжественные мероприятия прошли в Архангельске, где имя Абрамова недавно присвоили аэропорту. Работает музей в Верколе, где похоронены Абрамов и его жена. Хочется верить, что дом писателя («Дом на угоре») тоже станет музеем. Приехать сюда до сих пор непросто, хотя школьники и студенты, молодые артисты (по примеру Додина когда-то) и просто интересующиеся приезжают все равно.

Федор Абрамов продолжает звать нас к деятельному добру и правде.