Татьяна Вольтская
***
Свет вырубился. Мы зажгли свечу,
Печь растопили, подогрели кашу.
Вокруг внезапных огненных причуд
Раскинулись по стенам тени наши,
А наши мысли вышли из углов.
Дождь кончился, в окно стучался ветер.
В печи дышала гроздь багровых дров,
Ведро воды сипело, как Дарт Вейдер.
И потянулись к нашему столу
Гуляки, зависающие в клубах,
Мазурики, прилипшие к стеклу,
Раскольники, сгорающие в срубах,
Монахи, старцы, странники, хлысты,
Философы, филологи и волки,
Глядевшие на нас из темноты,
И парень с Че Геварой на футболке,
А прочий мир исчез в ночной золе.
Все на свечу глядели, не мигая,
Пока она плясала на столе,
Испуганная, стройная, нагая,
Как будто слово уголками губ,
Творя миры без видимых усилий.
И свет зажёгся – беззастенчив, груб.
И мы его, конечно, погасили.
Печь растопили, подогрели кашу.
Вокруг внезапных огненных причуд
Раскинулись по стенам тени наши,
А наши мысли вышли из углов.
Дождь кончился, в окно стучался ветер.
В печи дышала гроздь багровых дров,
Ведро воды сипело, как Дарт Вейдер.
И потянулись к нашему столу
Гуляки, зависающие в клубах,
Мазурики, прилипшие к стеклу,
Раскольники, сгорающие в срубах,
Монахи, старцы, странники, хлысты,
Философы, филологи и волки,
Глядевшие на нас из темноты,
И парень с Че Геварой на футболке,
А прочий мир исчез в ночной золе.
Все на свечу глядели, не мигая,
Пока она плясала на столе,
Испуганная, стройная, нагая,
Как будто слово уголками губ,
Творя миры без видимых усилий.
И свет зажёгся – беззастенчив, груб.
И мы его, конечно, погасили.
Татьяна Щербина
* * *
Города мы строили для себя же, не для кого-то,
отделиться от дикобразия. Так и жили,
пока не пришел приказ разойтись по норам —
от летучих мышей. Их друзья, койоты
обживают мосты, переулочки, перистили.
Зачем, говорят, вам, кудесникам хворым,
фонтаны, тут плещутся бегемоты.
Кабаны пришли поглазеть на закрытый офис,
лисы разглядывают погасшие брендобуквы,
вчера еще будоражившие гипофиз
или гипоталамус, превращенные ныне в брюквы.
Это ладно, сами же говорили, что звери краше,
пусть гуляют, пока мы в ульях, берлогах, норах
едим свою гречневую кашу,
в страхе штрафов сиречь поборов
или смерти, коль выйдешь в город.
А что же павлины, лидеры наций как бы,
клюют по зернышку числа, терзают цифры,
умножаясь на ноль, подсчитывая траблы —
то ли куры, то ли состарившиеся грифы.
Я сижу под домашним арестом, невольный инок,
мир стоит на паузе. Не туда свернувшие
ждут спасителей, а не птичий рынок.
Мы так трудно строили, так легко разрушили.
отделиться от дикобразия. Так и жили,
пока не пришел приказ разойтись по норам —
от летучих мышей. Их друзья, койоты
обживают мосты, переулочки, перистили.
Зачем, говорят, вам, кудесникам хворым,
фонтаны, тут плещутся бегемоты.
Кабаны пришли поглазеть на закрытый офис,
лисы разглядывают погасшие брендобуквы,
вчера еще будоражившие гипофиз
или гипоталамус, превращенные ныне в брюквы.
Это ладно, сами же говорили, что звери краше,
пусть гуляют, пока мы в ульях, берлогах, норах
едим свою гречневую кашу,
в страхе штрафов сиречь поборов
или смерти, коль выйдешь в город.
А что же павлины, лидеры наций как бы,
клюют по зернышку числа, терзают цифры,
умножаясь на ноль, подсчитывая траблы —
то ли куры, то ли состарившиеся грифы.
Я сижу под домашним арестом, невольный инок,
мир стоит на паузе. Не туда свернувшие
ждут спасителей, а не птичий рынок.
Мы так трудно строили, так легко разрушили.
Виктор Есипов
* * *
Еще апрель порою хмурится,
не расцвела еще акация,
и выходить нельзя на улицу –
нарушишь самоизоляцию.
Но всё же выхожу из комнаты,
где пропадаю от испарины,
где книг в шкафу шеренги сомкнуты
и стол мой, книгами заваленный.
А на земле уже всё зелено
и рядом ветка липы с почками.
Какие сроки мне отмерены
и даже, может быть, с отсрочками?
Взгляну с балкона в небо синее,
и возвращаюсь в дом обратно…
Не прерывайся, жизни линия,
что мне дарована бесплатно!
не расцвела еще акация,
и выходить нельзя на улицу –
нарушишь самоизоляцию.
Но всё же выхожу из комнаты,
где пропадаю от испарины,
где книг в шкафу шеренги сомкнуты
и стол мой, книгами заваленный.
А на земле уже всё зелено
и рядом ветка липы с почками.
Какие сроки мне отмерены
и даже, может быть, с отсрочками?
Взгляну с балкона в небо синее,
и возвращаюсь в дом обратно…
Не прерывайся, жизни линия,
что мне дарована бесплатно!
Елена Фанайлова
* * *
В эти дни снятся все любимые
Все возлюбленные
То эротические эпизоды
То чистая метафизика
То методические пособия
Как разрешать конфликты
И не орать на отца
Когда он сорвал со стены
И отнёс на помойку
Эстонские плакаты
С выставки в Тарту
Которые с любовью
Крепила студентка кнопками
Над рабочим столом
(Глухой совок
В русском провинциальном городе)
Которые означают, что ты знаешь,
Что там была забастовка
Школьников и студентов
И их посадили
За сопротивление властям.
Отец мертв
Но накричать на него и сейчас
Небесполезно.
Странно находить себя
В эротических отношениях с мертвыми,
В умственных путешествиях с живыми
Не едите мне мозг
Он во сне отдыхает
Вас, как и обещала,
Я никогда не оставлю
Все возлюбленные
То эротические эпизоды
То чистая метафизика
То методические пособия
Как разрешать конфликты
И не орать на отца
Когда он сорвал со стены
И отнёс на помойку
Эстонские плакаты
С выставки в Тарту
Которые с любовью
Крепила студентка кнопками
Над рабочим столом
(Глухой совок
В русском провинциальном городе)
Которые означают, что ты знаешь,
Что там была забастовка
Школьников и студентов
И их посадили
За сопротивление властям.
Отец мертв
Но накричать на него и сейчас
Небесполезно.
Странно находить себя
В эротических отношениях с мертвыми,
В умственных путешествиях с живыми
Не едите мне мозг
Он во сне отдыхает
Вас, как и обещала,
Я никогда не оставлю
Дмитрий Веденяпин
* * *
Как Шурик (Демьяненко) с Ниной (Варлей),
Мы шли по тропинке, болтая
О светлом и чистом и даже светлей
Всего, что не помню, но знаю —
Сверкали зарницы — мне кажется, о
(Да что значит «кажется» — точно!)
О Боге, конечно — о чем же ещё?! —
И участи нашей заочной.
Бесплотный Никулин дежурил с мешком,
Клубились столетья, смеркалось,
Ворчали медведи, потрескивал гром,
Мы шли, и тропа расширялась.
Мы шли по тропинке, болтая
О светлом и чистом и даже светлей
Всего, что не помню, но знаю —
Сверкали зарницы — мне кажется, о
(Да что значит «кажется» — точно!)
О Боге, конечно — о чем же ещё?! —
И участи нашей заочной.
Бесплотный Никулин дежурил с мешком,
Клубились столетья, смеркалось,
Ворчали медведи, потрескивал гром,
Мы шли, и тропа расширялась.